Из-за конспирации он даже не стал оформлять на эту квартиру телефон, чтобы невозможно было узнать, кто именно занимает это жилище. Но теперь он слишком устал. Или просто не хотел больше обращать внимания на подобные мелочи. Он просто подъехал на такси прямо к дому и вылез из машины, кивнув на прощание своему водителю, подивившемуся такой немногословности пассажира.
Дронго медленно поднялся к себе. Постоял у двери, прислушиваясь. Все было тихо. В подъезде, когда он поднимался, не было ни одного человека. Он еще раз прислушался. Где-то на другом этаже играло фортепиано. Он коротко позвонил в дверь три раза.
Послышались осторожные шаги. «Наверное, она подошла к двери», — подумал он. Кто-то посмотрел в глазок и лишь затем дверь открылась. На пороге стояла заспанная Светлова.
— Добрый день, Инна Алексеевна, — сказал он, входя в квартиру.
— Добрый день, — неловко улыбнулась женщина — Кажется, я заснула.
Она была по-прежнему в своих несколько измятых темных брюках, темной водолазке. Волосы рассыпаны на плечах. Он посмотрел на ее ноги. Она была в его тапочках, но надетых на голую ногу, очевидно, свои колготки она уже сняла.
— Ну, как у вас дела? — спросила Светлова. — Все в порядке?
— Да, — сказал он, входя в ванную комнату, чтобы умыться, — мне удалось поговорить с матерью Димы.
— Вы узнали название монастыря?
— Конечно, узнал, — он довольно долго мылся, а потом так же долго вытирался полотенцем. Он обратил внимание, что другое полотенце было почти мокрым. И вышел из ванной комнаты.
— Простите, — сказал она, чуть улыбаясь, — я воспользовалась ванной в ваше отсутствие.
— Ничего, — отмахнулся он, — все в порядке.
— Я верну ваши тапочки, — всполошилась она, видя, что он снял туфли, оставшись в одних носках.
— Не беспокойтесь, — отмахнулся Дронго. — Вы мой гость, поэтому можете брать все, что вам нравится.
Он прошел в комнату, сел в кресло, закрыл глаза. Она прошла следом и села в кресло напротив него. В однокомнатной квартире стояли югославская стенка, диван-кровать, большой стол со стульями и два кресла с небольшим столиком. Кроме того, здесь же был небольшой телевизор.
— Рассказывайте, — попросила она, — вы нашли Монастырь?
— Нашел, — подтвердил он.
— И не были там?
— Не был, — он по-прежнему не открывал глаз.
— Почему?
— За сорок минут до того, как я позвонил матери Виноградова, ей уже звонили и узнавали адрес этого монастыря. Этот неизвестный монах всего лишь двоюродный брат Димы. Его зовут Арсений. Кажется, я опять опоздал.
— Вы об этом так спокойно говорите… Он открыл глаза и посмотрел на нее.
— Да, вы правы. Кажется, я просто перегорел. В общем, я понял, что сделать все равно ничего не успею.
— Значит, Диму схватили? — в ее голосе не было ужаса. Может, она тоже слишком устала?
— Не совсем. Он успел уйти. Я позвонил из Ленинграда, вернее, из Санкт-Петербурга в Москву своим друзьям и попросил их предупредить Диму. Что они и сделали. Он успел уйти только чудом.
— Почему бы вашим друзьям не забрать у него документы? — спросила Светлова. — Вам не кажется, что они давно могли это сделать?
— Нет, он им не отдаст. Он отдаст документы либо вам, либо мне. Меня он уже видел в Никитском переулке и знает теперь со слов Агаева, что мне можно доверять. Вы представляете, в каком он сейчас состоянии? Затравленный, преследуемый, напуганный смертью своих товарищей. А вы хотите, чтобы он отдал чужим людям? Так не бывает. Он ни за что не отдаст. Просто не придет на встречу.
— А к вам он придет? — спросила она.
— Ко мне придет, — сказал он. — Я уже успел назначить ему такую встречу.
— Где? — спросила она. Он покачал головой.
— Я пойду один. Слишком опасно ходить вместе. Два раза мы спасались только чудом. Третьего раза быть не должно.
Она передернула плечами.
— Вы опять мне не доверяете.
— Доверяю, — очень усталым голосом ответил Дронго. — Вы красивая молодая женщина. И я не хочу подставлять вас под пули. Это даже нечестно. На встречу я должен пойти один. Вот если у меня ничего не получится, тогда вы останетесь последней надеждой. Надеждой на получение документа и его разглашение. Хотя, на вашем месте, я бы его никому не отдавал. Слишком велик риск. Сделал бы просто копии и разослал по всем редакциям газет и журналов, особенно оппозиционных. Вот тогда мог бы получиться грандиозный скандал. И операция «Возвращение Голиафа» попала бы на первые полосы всех ведущих газет мира.
— Страшная картина, — покачала она головой. — Так вы можете свалить все руководство страны.
— Да, — кивнул он и вдруг спросил: — А вам, простите, нравится это руководство?
— Не знаю, — растерялась женщина, — я в политику не вмешиваюсь.
— А мне не нравится. Они лишили меня родины. Не той родины, в которую ныне превратилась моя республика, став яблоком раздора ведущих стран мира. И не той, в которой бесновались кретины из партийного аппарата и взяточники-чиновники. И не той родины, которая сегодня в едином националистическом угаре разделилась на пятнадцать частей и уже не может остановиться, продолжая дробиться и дальше. Абхазия, Карабах, Приднестровье, Крым, Чечня, северные области Казахстана, юго-западные области Таджикистана и так далее. Все это было моей большой родиной. Той самой, за которую я проливал кровь, был ранен, в которую я верил, которую любил. Теперь у меня нет ничего. Я же не могу осколки великолепной вазы называть маленькими вазочками и любить так же самозабвенно. Или лоскутки изорванной картины называть произведением искусства и повесить в своем доме один из пятнадцати таких лоскутков. Я этого просто не могу. И поэтому я их не люблю. И никогда не прощу им того, что они сделали.